контрабандист. Может быть и беглый нацист, но Виллему теперь не до этого. Приедет Джо, мы доберемся до города, я дам показания в полиции… – она умолчала и о Мбване, сделав вид, что Клэр заразилась, ухаживая за заболевшими неграми в черном лагере, как его называл Мясник:
– Виллему ничего знать не надо. Клэр умирает, какая теперь разница… – деревья в рощице раскачивались под ветром, до Маргариты доносились далекие крики обезьян. Ей отчаянно хотелось вытянуться на сиденье виллиса:
– Я так устала. Виллем при оружии, я могу поспать, ничего не опасаясь… – девушка решительно встряхнула головой:
– Нельзя. Виллем не заглядывал в рощицу. Вдруг Джо ранили, он без сознания… – собрав копну потных волос в узел, Маргарита хлопнула дверью машины:
– Здесь километра два, не больше. Виллем дал мне десантный нож, но Мясника ждать не стоит, он сбежал на запад. Я проверю рощу и вернусь сюда… – отпив воды из фляги кузена, она зашагала к деревьям.
Небритой щекой Виллем чувствовал лихорадочный жар смуглой щеки Клэр.
Он обнимал девушку, вытянувшись на почерневшей, рассыпающейся пеплом траве. Виллем не хотел вспоминать наставления Маргариты:
– Я не могу не прикоснуться к Клэр в последний раз. Я все равно буду целовать ее… – он мог только нежно водить губами по маленькому уху, по испачканным пылью завиткам курчавых волос на виске:
– Она коротко стриглась из-за работы в госпитале. Перед венчанием она хотела отрастить локоны. Я называл ее царицей Савской, говорил, что каждый мужчина будет мне завидовать… – ночами Виллем рассказывал Клэр о Мон-Сен-Мартене и Брюсселе, о Лондоне и Париже:
– Она родилась в саванне, она никогда не видела моря. Я обещал поехать с ней в Остенде и Венецию, говорил о Лазурном Береге и Альпах… – слезы текли по обветренному лицу, падали на наложенную Маргаритой повязку, рядом с русской буквой «В». По дороге сюда Виллем тоже плакал:
– Я не успел исповедоваться, – понял он, – я не хотел оставаться в месте, где я… – он, тем более, не хотел думать о случившемся:
– Я знаю, что я сделал… – он закрыл глаза, – узнает священник на исповеди, а больше никто. Папа так поступил после расстрела сиротского приюта… – когда Маргарита спустилась в долину, он шепотом рассказал Клэр о казни Лумумбы:
– Она умирает… – всхлипнул Виллем, – Господь наказывает меня за мои грехи. Я буду жить, правда, неизвестно еще как, а она умирает… – Виллем не хотел омрачать последние часы девушки, однако он не мог поступить иначе:
– Я словно на исповеди, – понял он, – я не могу таить в себе такое… – ему казалось, что Клэр его не слышит:
– Я хотел говорить о другом, – подумал Виллем, – о том, как я ее люблю, но получилось иначе… – удерживая ее в объятьях, он чувствовал замирающий стук сердца девушки:
– Маргарита объясняла, что у нее внутреннее кровотечение. Резко падает давление, человек впадает в кому. На щеке у нее тоже кровь… – тонкая струйка текла из-под закрытого века Клэр. Виллем вытирал пятна обрывком холста. Он не обращал внимания на соленый запах, на мух, кружащихся над их головами:
– Маргарита боится, что я могу заболеть, заразившись от Клэр. Но я знаю, что такого не произойдет… – он был уверен, что Бог оставит его в живых:
– Как Он пощадил папу, – вздохнул Виллем, – дал ему возможность искупить грех, хотя бы немного… – ведя машину на запад, он подумал о монашестве:
– Эта стезя не для меня, – покачал головой Виллем, – я не смогу справиться с соблазном. Папа смог, но тогда люди были другими… – остановившись на полпути, выкурив сигарету, он велел себе во всем признаться Клэр:
– Я хотел разорвать помолвку, ничего не объясняя, – Виллем сглотнул слезы, – но так нельзя. Клэр не заслужила такого отношения. Я должен все объяснить, потом пусть она сама решает… – он понял, что надеется на снисхождение:
– Она меня любит, она не оттолкнет меня даже таким… – Виллем выбросил сигарету, – грешником… – кровь испачкала его руки, затылок болел от жаркого солнца саванны. Он вытер лицо перевязанной кистью:
– Я все рассказал, но бесполезно, Клэр умирает. Господь знает, куда бить. Лумумба просил меня позаботиться о его семье, но это сделала Маргарита. Теперь я останусь без Клэр, но я не смогу жить без нее, жить без любви… – он кусал губы, чтобы не завыть. Что-то зашелестело, Виллем встрепенулся:
– Ей нельзя двигаться. Она ранена, Мясник в нее стрелял… – она не открывала глаз, голос был тихим, еле слышным:
– Обними меня сильнее, милый. Как раньше… – девушка запнулась, – я любила, когда ты меня обнимал. Любила и люблю… – он осторожно перевернул ее на бок. Распухшие, измазанные кровью губы дрогнули, изо рта потекла темная струйка. Она закашлялась:
– Так жарко. Побудь со мной немного, не бросай меня, Виллем… – изящная рука задвигалась, он припал губами к ее ладони, целуя каждый палец. Слезы капали вниз, она попыталась приподняться:
– Не надо, милый… – Виллему показалось, что она улыбается, – Господь тебя утешит. Я все слышала, – он вздрогнул, – ты не виноват, любовь моя. Тебя заставили, как заставили меня… – он ловил звук ее голоса:
– Маргарита ничего не сказала о Мбване, – подумал Виллем, – она решила, что мне будет тяжело. Но, когда любишь, такое неважно… – не думая об опасности, он поцеловал соленые от крови губы:
– Все было и прошло, любовь моя. Я здесь, я с тобой, закрой глаза и отдыхай… – девушка подалась вперед:
– Господь тебя утешит… – двигались губы, дрожали слипшиеся от крови ресницы, – ты только помни обо мне, Виллем… – он не отрывался от ее обжигающей щеки:
– Я никогда, никогда тебя не забуду… – она легонько вздохнула:
– Дочку… дочку свою так назови. Пусть маленькая Клэр будет счастлива. Я тебя люблю, милый мой, так люблю… – стервятники, кружившиеся над холмом, хрипло закричали. Виллем взглянул вверх. Лесные голуби порхали над обгорелой травой, ласково перекликаясь, трепеща крыльями:
– Я говорил Клэр, что здесь они похожи на наших голубей в Мон-Сен-Мартене. Я называл ее моей голубкой, но теперь она улетает и не вернется… – приникнув к ее губам, он шепнул:
– Конечно, любовь моя. Спи, ничего не бойся, я всегда останусь рядом… – слушая затихающие удары ее сердца, Виллем сжимал прохладную, помертвевшую руку девушки.
Сначала Маргарита увидела хорошо знакомый ей служебный виллис цвета хаки, с белой надписью De Beers на дверцах.
Зажав в руке десантный нож, она быстро огляделась. Роща была пуста. Над ее головой, в пышной листве, возбужденно кричали обезьяны:
– Они чувствуют запах гари, – поняла Маргарита, – беспокоятся, что пожар дойдет сюда… – копошившихся среди подлеска насекомых, пожар, судя по всему, не волновал. Обойдя термитник, Маргарита напомнила себе об осторожности:
– Здесь водятся змеи, а сыворотки у меня никакой не осталось. У меня вообще ничего не осталось, даже обрывка бинта… – открытая дверца виллиса скрипела под жарким ветром. На Маргариту повеяло острым, звериным запахом. Мартышки скакали среди деревьев, жужжали лесные пчелы.
Ей захотелось оказаться дома, в разросшемся яблоневом саду, спускающемся к ручейку, притоку Амеля. Покойная тетя Цила расставила у низкой ограды участка разноцветные ульи. Краска выцвела от дождя и снега, но каждой весной сонные пчелы исправно вылезали из укрытия, проносясь над зеленеющей травой на лужайке. У крыши особняка щебетали стрижи:
– Сейчас январь, – Маргарита остановилась, – рождественскую ярмарку разобрали, в сквере залили каток. Ребятишки теребят родителей, просят купить в Льеже новые коньки. В кабачках подают монастырское пиво, горячее рагу из капусты с сосисками, на десерт приносят яблочный пирог с карамелью… – двойняшки писали, что именно такой печет тетя Лада, как они называли мачеху:
– Мы пошли в первый класс, – Маргарита читала ровные строки, – сестра Женевьева мучает нас прописями… – кто-то из девчонок нарисовал унылую рожицу, – она теперь директор школы… – названые сестры
